Американское доносительство

(отрывок из книги российского социолога Ады Баскиной "Американская семья")..

"...как мы знаем, у каждого достоинства есть продолжение в виде недостатка. У transparency такое продолжение – доносительство. Я могла бы привести бесконечное число доносов – не меньше, чем Йел Ричмонд – вранья в России. Доносят: ученик на ученика, водитель на другого водителя, сосед на соседа, студент на преподавателя…

На моей лекции девочка поднимает руку: «Мне звонила Морин, просила сказать, что она сегодня не придет, у нее заболела мама. Но я встретила ее маму на улице, она шла на работу». Я смотрю на лица остальной группы – никакого осуждения за это доносительство.

Профессор Борис Покровский, русский эмигрант, считался лучшим преподавателем на кафедре славянских литератур. И очень строгим. Памятуя закалку Московского университета, где он работал до эмиграции, он выставлял отметки строго за знания, не делая исключений. Это, разумеется, нравилось не всем студентам. И вот на него поступил донос. Потом еще один. Потом третий. Его упрекали в необъективности, в фаворитизме, в любви к одним (на самом деле сильным студентам) и нелюбви к другим (конечно, слабым). Кончилось тем, что с ним не перезаключили очередной контракт. Я очень сочувствовала Борису, но все-таки слегка сомневалась: может, в доносах и была какая-то правда? Пока однажды похожая история не приключилась лично со мной.

Перед началом курса я предупредила: поскольку курс авторский, то есть я сочинила его сама, то учебников никаких нет. Поэтому очень прошу занятия не пропускать: два раза еще прощаются, но если их больше, то семестровая отметка автоматически снижается на один балл. Кто-то пропустил одно занятие, кто-то два. Джоан отсутствовала шесть раз. Я сказала, что вынуждена занизить ей оценку. Она кивнула - я решила, что в знак согласия.

Однако вечером того же дня мне позвонил заведующий кафедрой. Он сказал, что получил по электронной почте письмо: Джоан жалуется на мое пристрастное к ней отношение, на явную недоброжелательность. Поскольку только ей одной я снизила оценку на один балл. Я все объяснила, и заведующий сказал, чтобы я выбросила это из головы: он сам напишет студентке ответ.

На следующий день меня разбудил в восемь утра звонок из деканата. Секретарша сообщила что теперь уже на имя декана пришло письмо, где слово в слово повторяется то, что было в первом. Я попросила соединить меня с деканом и теперь уже ему объяснила ситуацию. Он с минуту молчал, а потом сказал: «Видите ли, ваш курс факультативный, и если студенты вами не довольны, боюсь, нам не удастся его возобновить на будущий год». К счастью, вскоре пришла evaluation, то есть оценка студентами уровня своих преподавателей. Почти все выставили мне высокие баллы и курс оставили.

Но самый дикий случай transparency был донос преподавателя – студентам на другого преподавателя. На кафедре русского языка меня попросили прочитать короткий курс «Россия сегодня: социальный аспект». Свои лекции в Америке я читаю по-английски. Но тут мне предложили попробовать сделать это по-русски: курс четвертый, последний, студенты должны уже хорошо знать иностранный язык. Я прочла первую лекцию, а также по ответам на вопросы, мне стало ясно, что они ничего не поняли. Кроме троих, у которых русский был приличным. Тогда я попросила не стесняться, задавать вопросы, если что неясно. Ни одного вопроса. Я их поняла: не удобно же перед самым получением диплома обнаруживать, что ты плохо знаешь язык. Ладно. Я решила, не травмируя их самолюбие, читать первую половину часа по-русски, а вторую резюмировать по-английски. А в следующий раз, наоборот – сначала по-английски, потом по-русски.

Вдруг меня вызывает заведующий кафедрой и говорит, что ему на меня пожаловались трое студентов – те, которые хорошо знают язык. Они не довольны, что на моих занятиях мало слышат русскую речь. Я объясняю свою ситуацию, вызванную таки несложным психологическим эффектом: студенты не достаточно хорошо усвоили русский, но стыдятся в этом признаваться. Я, конечно, могу дальше продолжать читать по-русски, но ведь так они ничего и не узнают, и как же они тогда будут сдавать экзамен?

На следующее занятие, едва войдя в класс, я чувствую явственное отчуждение всей группы. Не один-два, а все 25 человек сидят с холодными лицами. Никаких улыбок, к которым я здесь привыкла. Никаких шуток. Не действует ни одна из тех домашних заготовок – анекдотов, смешных историй, которыми я обычно снимаю напряжение аудитории. Так продолжается месяц. Наконец, один студент, очевидно, не выдерживает моих страданий и во дворе университета, озираясь чтобы никто не увидел, говорит мне шепотом:

- Вы сказали доктору В., что мы только делаем вид, что знаем русский, а на самом деле вовсе его не знаем.

Взбешенная, я вбегаю в кабинет В.:

- Эндрю, - едва сдерживаю себя. – Зачем вы передали студентам наш разговор? Зачем вы испортили мои с ними отношения? Разве вам было не ясно, что разговор этот строго между нами?

Он наклоняется ко мне поближе, доверительно заглядывает в глаза. И говорит как ребенку может и неглупому, но непросвещенному:

- Ада, дорогая, Вы же в Америке, у нас здесь так принято..."